Мой первый день в Мадриде казался мне бесконечным. Я уже, было, направилась в отель, как вспомнила, что на моем пути должен встретиться один из известных мне таблао. Я думала зайти и просто узнать о билетах, но удача распорядилась так, что я подошла за десять минут до начала фламенко, а потому, сама не заметив как, я оказалась на одном из высоких деревянных стульев с бокалом сухого красного вина в руке в небольшом зале, освещенном горящими свечами. Спустя несколько мгновений вещественный мир растворился, остались лишь обнаженные, искренние эмоции, выражавшиеся в надломленном до выпуклости вен на горле голосе, в протяжном стоне гитары, в грациозных взмахах руками, в напряженном стуке каблуков по отполированному паркету. Я закрывала глаза не для того чтобы побыть в этой атмосфере, я была ее частью, насквозь пронизанная раскаленным воздухом, до дрожи, до мурашек на коже.

Мне не хочется называть увиденное словами «шоу» или «представление», вероятно, потому что они несут в себе некоторый смысл неискренности ради впечатления и развлечения публики, в то время как фламенко, в первую очередь, — трагедия человеческой души, выраженная в музыке, пении и танце. Именно эти три составляющие и формируют особый, уникальный пласт испанской культуры.

Конечно, я и раньше слышала о фламенко и даже считала, что видела в развлекательной программе отеля или в красочном шоу Бенидорм-пэлас на искрящемся испанском побережье. Более того, до недавнего времени я считала эквивалентными понятия «фламенко» и «танец», в то время как одно лишь пение в особой манере также причисляется к этому искусству. То, что я видела ранее, было, бесспорно, красиво, но оно не несло в себе ничего большего, чем заигрывания пышными юбками.

История зарождения фламенко до сих пор остается неясной, хотя, вероятнее всего, связана с прибытием на юг Пиренейского полуострова ищущих прибежища цыган в пятнадцатом веке. То ли беженцы-цыгане прибыли из Индии, то ли из Египта, точно неизвестно. Кроме того, никаких упоминаний о фламенко на их прежних остановках нет, хотя и на Пиренейском полуострове ранее этого искусства не существовало.
Бытует мнение, что фламенко зародилось в результате переплетения на юге Испании сразу нескольких угнетенных народов: цыган, арабов, евреев, тем более что прибытие в Испанию цыган совпало с завершением реконкисты и вытеснением мавров. Боль и страдания выплеснулись в танцы и музыку, сформировав со временем мощное культурное направление. В самом деле, улавливаются в пении «канте хондо» переливчатые восточные мотивы (дословно, «глубокое пение» — один из первоначальных и самых сложных в эмоциональном плане стилей пения фламенко, чистое, искреннее и драматичное), есть что-то гипнотически-притягательное, цыганское в ярких и пышных оборках, медленных и соблазнительных поворотах.

Однако не только история происхождения «фламенко» обладает тайной, этимология названия также представляет загадку. Версии разнятся от перевода вроде «фламандский нож» до фламинго, якобы взмахи руками танцоров напоминают крылья птицы. Так или иначе, возникшее когда-то больше как плач, чем искусство, скрытое от широкой публики и исполняемое в закрытых патио глубокой ночью при огне свечей, сейчас фламенко является одной из самых известных культурных особенностей Испании.
Несмотря на сложившуюся в течение нескольких столетий базу и разнообразие стилей, главным во фламенко считается вовсе не техника, а, как и в любом искусстве, – выражаемые чувства, внутренний огонь, особая магия, разрывающая связь с реальностью, называемая иначе испанцами «дуэнде», олицетворяемая некоторыми с демоном. “Приближение дуэнде знаменует ломку канона и небывалую, немыслимую свежесть – оно, как расцветшая роза, подобно чуду и будит почти религиозный восторг. Дуэнде сметает уютную, затверженную геометрию, ломает стиль; это он заставил Гойю, мастера серебристых, серых и розовых переливов английской школы, коленями и кулаками втирать в холсты черный вар…” (Ф. Г. Лорка).

Когда источник движения – наитие, будто выражение неведанных сверх сил, неконтролируемое, но передающее трагизм жизни, когда голосом и чертами лица одного лишь певца выражается боль всего человечества, когда эмоции зашкаливают настолько, что кажется, разорвет изнутри – вот что такое дуэнде, что заставляет дрожать от наслаждения и ужаса одновременно всех окружающих. Без дуэнде фламенко не существует. Без дуэнде не существует никакое искусство.
Конечно, лучше всего знакомиться с фламенко на его родине – в самой южной области Испании Андалусии, а еще лучше в самом ее сердце – жаркой Севилье, но я, к сожалению, во время прошлогодней своей поездки упустила такую возможность и решила исправиться в Мадриде. Все-таки столичный город как сосредоточение всех испанских культур не должен ударять в грязь лицом, и пусть не так много, но и здесь можно найти несколько достойных таблао, в одно из которых мне довелось попасть, — таблао «Лас таблас».

О, как я мечтала увидеть именно то, что я увидела в тот вечер. Три танцора, две женщины и мужчина, гитарист и певец поднялись на сцену, заняли свои места на простых деревянных стульях. Кантанте затянул протяжную мелодию, гитара вторила ему. На сцене стала разворачиваться история страсти и соперничества, история любовного треугольника, история переживаний, страхов и искрометного счастья. Иногда танец затихал, и тогда кантанте доверял свою трагедию слушателям, начиная песню с непременного «Ааай», затем гитара брала верх, и стремительные соло разливались в воздухе. Вдруг поднимался один из танцоров, и под ободряющие восклицания «Оле» и «Паса» вращался и вскидывал руки все быстрее и напряженнее, тем теснее обнимала рубашка его тело, тем ярче блестела обнаженная шея от покрывающих ее капель пота. Танцоры менялись, и вот выходила хрупкая девушка, поигрывая белоснежной шалью. Гитара набирала темп, каблуки стремительно отбивали такт. И снова: «Оле! Паса!». Зная, что когда-нибудь настанет момент, и происходящее подойдет к завершению, я надеялась, что то, что я вижу, продлится, как можно дольше, настолько меня захлестнули эмоции.

Мой пухлый путеводитель утверждал, что в Мадриде достаточно мест, где вместо фламенко показывают прекрасную и пробирающую до мурашек …ерунду. Мурашки бегали по коже, а я все думала, если это не настоящее фламенко, то какое же тогда настоящее? Мой восторг явно разделял экстравагантный пожилой испанец в желтом пиджаке с накрученными усами в первом ряду. Он часто кивал в такт, довольно улыбался, пил шампанское, закусывая хамоном, подкручивал свои напомаженные серебристые усы. Вид у него был как у давнего ценителя фламенко.
Была полночь, когда я вышла из таблао, жизнь в Мадриде кипела, неоновые вывески горели, будто ярче прежнего. Я радостно брела по шумным улицам, потому что исполнила одно из своих старых желаний – я увидела фламенко в тесном баре при свете свечей, поигрывая бокалом красного испанского вина. В то же время у меня появилось новое желание: когда-нибудь вернуться в Андалусию, чтобы вновь ощутить магию фламенко, но уже на его родине.